23.08.2020 в 22:53
Пишет N.K.V.D.:Польские вампиры: кто они?URL записи
При одном упоминании о польских вампирах кровь стынет в жилах, а в сердце вселяется ужас. Так было всегда: и во времена древних славян, и в романтических произведениях Мицкевича, да и сегодня, когда археологические находки подогревают интерес к восставшим мертвецам.
Читать дальшеВ современной поп-культуре укоренилось представление о Трансильвании как центре вампирского мифа, однако сегодня большинство ученых сходятся во мнении, что само понятие вампира пришло в западную культуру из славянского фольклора, скорее всего, фольклора сербов и хорватов.
И действительно, народные представления о вампирах, упырях и вурдалаках уходят корнями в глубокую древность. Когда-то они были распространены по всей славянской Европе, а также в соседних регионах, населенных венграми, румынами и греками.
Славянские вампиры довольно сильно отличаются от западных собратьев из книг Полидори и Стокера, а также многочисленных фильмов о кровососущей нечисти. Польский ученый-литературовед Мария Янион заметила, что во многих культовых фильмах о вампирах, например, снятых в Трансильвании «Бале вампиров» Романа Поланского или «Носферату — призрак ночи» Вернера Херцога, персонажи, живущие неподалеку от замка вампира, говорят на польском языке.Случайность ли это? Или скорее метафора, свидетельствующая, что у мифа о вампирах есть славянские и польские корни?
Славянские вампиры — это не просто миф или элемент поп-культуры. Это часть древнейших народных верований, самое сердце славянских представлений о мире.
О значении вампиров для славянской Европы в целом и Польши в частности лучше всего сказал выдающийся эксперт по славянской народной культуре Казимеж Мошиньский, который в 1930 году заявил, что «важный центр вампиризма еще до недавнего времени находился в бассейне реки Висла». И добавил с благоговейным трепетом: «Все, что славяне говорят об этих полудемонических существах, преисполнено невероятной дикости и жестокости».
Что такое вампир в славянской мифологии?
Герой самого известного и самого влиятельного произведения западной вампирической литературы, романа «Дракула» Брэма Стокера, — бледный тип, обреченный на вечную жизнь в своем замке, где он бродит по коридорам в затейливом костюме, алкая крови юных девственниц (впрочем, годятся и другие существа). Из-за крыльев, кровавого рациона и ночного образа жизни он больше похож на летучую мышь, нежели на настоящего вампира.
Этот образ имеет очень мало общего с настоящими вампирами, в которых верили славяне. Согласно народным славянским верованиям, корни которых уходят в IV век н. э., вампиры и упыри были призраками умерших людей или живыми мертвецами (впрочем промежуточный вариант — тело умершего, в которое вселился дух, — тоже возможен). Чаще всего вампиры и упыри пили или высасывали кровь живых людей (из вен или сердца), поедали их плоть или душили своих жертв. Вампиры часто нападали на членов своей семьи или собственных родственников, но их внимание могли привлечь и домашние питомцы.
Славянский (и польский) фольклор знает целый ряд подобных вампирических существ и их наименований. В областях, населенных западными славянами, бытовали такие названия, как upiór, wypiór, wąpierz, wampierz и strzygoń (женский вариант strzyga). Последнее восходит к латинскому strix, но обозначает злого кровожадного демона.
Однако скорее всего изначально этих инфернальных существ в Польше называли именно wąpierz или wampierz — слова, родственные сербохорватскому vampir. Кроме того, существовал общий термин для обозначения страшных и ужасных духов мертвых — upiór.
Все эти названия в зависимости от места и времени могли обозначать различных существ со специфическими отличительным чертами, однако по сути это разновидности одного понятия, которое восходит к древнейшим славянским представлениям о жизни и смерти.
Как становились вампирами?
Существует множество способов стать после смерти упырем или вампиром. Согласно одному из самых распространенных народных поверий, будущий strzygoń (стрыгонь) рождается на свет с двумя душами.
Считалось, что раньше стрыгоней было гораздо больше, но их число значительно уменьшилось после введения в Польше обряда конфирмации, ведь таким образом крестили и вторую душу тоже. При этом крайне важно, чтобы святая вода контактировала с телом ребенка, иначе обряд не сработает и ребенок имеет все шансы стать упырем (естественно, после смерти).
Еще один верный признак будущего стрыгоня — родиться с двумя сердцами. Дополнительный ряд зубов или сросшиеся брови тоже говорят о многом. Ребенок, родившийся с зубами, – надежный кандидат в стрыгони. Согласно другому популярному народному верованию, упырями становятся те, кто умер внезапной смертью или — что еще хуже — покончил жизнь самоубийством.
Судя по всему, в основе этих мифов лежит глубокая убежденность славян в том, что плохой человек останется плохим и после смерти.
Как мы видим, процедура превращения в стрыгоня, упыря или вампира была довольно стандартной и… демократичной, ведь даже священники могли стать упырями. Так или иначе, славянские представления о вампирах, видимо, говорят нам следующее: корни зла скрыты глубоко под поверхностью реальности и на первый взгляд кажутся непостижимыми.
Как убить вампира… по-славянски
Народных славянских способов расправиться с вампирами (или умершими, подозреваемыми в вампирических наклонностях) наберется целый каталог. Многие из этих способов хорошо нам известны по книгам и фильмам. Правда, здесь мы говорим скорее о том, что делать с телом вампира в могиле, а Голливуд учит нас сражаться с вампирами живыми.
Череп, пронзенный железным гвоздем, был найден в 1870 году неподалеку от города Пётркув-Трыбунальский (центральная Польша); собрание антропологического факультета Ягеллонского университета; рисунок Т. Северин (1932). Источник: репродукция из книги Казимежа Мошинского «Kultura Ludowa Słowian»
Если верить славянским охотникам за вампирами (то есть крестьянам), тело потенциального вампира нужно зарыть глубоко под землю, а затем завалить грудой камней. Останки необходимо положить лицом к земле, чтобы вампир «кусал землю».
В гроб бросали горсть зерен мака. На шею покойника клали серп или косу, чтобы отрезать ему голову, если вампир надумает восстать из мертвых. Под язык клали камешек или монетку, а руки связывали за спиной. Чтобы помешать вампиру вылезти из могилы, ему калечили ступни и подрезали сухожилия.
В Польше нередко потенциальным вампирам отрезали голову и клали ее между ног умершего, чтобы вампир не смог до нее дотянуться (сразу вспоминается популярный образ вампира или другого зомбиподобного существа, несущего голову в руке). В язык втыкали шипы, вероятно, с целью помешать упырю сосать кровь.
Ну а самый популярный способ не дать вампиру восстать из мертвых — это пронзить голову или сердце острым деревянным колом. Материал отличался в зависимости от региона: так, южные славяне предпочитали боярышник, в других местах популярностью пользовалась осина, а также клен и липа.
Как показывают археологические находки, сделанные в Польше, предки поляков использовали в этих целях железные гвозди или прутья. Гвоздь вбивали в череп в районе лба или темени и пронзали им мозг так, чтобы гвоздь вышел со стороны затылка.
Обилие археологических находок такого типа в Польше и в других частях Европы позволило Казимежу Мошинскому предположить, что подобные практики и сам по себе вампиризм когда-то были распространены в значительно большей степени, чем принято полагать, а также выходили далеко за пределы территории, населенной славянами, и путешествовали из эпохи в эпоху.
«До конца не ясно, правильно ли были интерпретированы все те найденные черепа, которые археологи сочли трепанированными. Другими словами, среди них могли оказаться черепа, пронзенные деревянным колом, который в результате естественных причин сгнил в земле».
Если эта гипотеза верна, то область распространения вампирских верований, уходящих корнями в доисторическое прошлое, могла быть гораздо шире.
Миф и реальность
Все тот же этнограф заметил тесную связь между мифами о вампирах и распространением эпидемических болезней в раннемодерной Восточной и Центральной Европе. Судя по всему, эти два феномена действительно связаны между собой, поскольку случаи охоты на вампиров часто следуют за вспышками эпидемий.
По мнению Мошинского, при повышенной смертности от болезней в деревне или семье, а также при падеже скота, крестьяне откапывали тело первого умершего или человека, подозреваемого в вампиризме, и проводили целый ряд антивампирских обрядов.
Порой вся деревня участвовала в откапывании покойников, чтобы найти тело с явными признаками вампиризма. Если на умершем не было следов гниения или у него покраснели губы (или — что еще хуже — запеклась кровь в уголках губ), это считалось неопровержимым доказательством вампиризма.
Мария Янион — охотница за вампирами
Для польской культуры вампиры и вампиризм были чем-то гораздо большим, нежели просто примечательным этнографическим фактом и незначительным элементом системы народных верований. Упраздненные рациональной культурой Просвещения, вампиры и упыри вернулись в романтическую литературу и иконографию, став важной составляющей польского романтического дискурса.
Автор большинства исследований на эту тему и, бесспорно, самый бесстрашный охотник за вампирами в польской литературе — Мария Янион.
Выдающийся ученый и специалист по польской романтической традиции в какой-то момент осознала, что польский романтизм заражен вампиризмом. Для Янион, написавшей такие книги, как «Перед лицом зла» («Wobec zła») и «Вампир: символическая биография» («Wampir: biografia symboliczna»), вампир и вампиризм метафорически и напрямую стали ключевой интерпретационной категорией польской литературы.
Возможно, самый поразительный пример обращения поэта к теме вампиров — это творчество Адама Мицкевича. Янион не побоялась назвать польского национального поэта Великим вампиром польской литературы. Но почему же Мицкевича можно считать вампирическим писателем?
Профессор Адам Мицкевич, вампировед
Мицкевич не только использовал вампирические мотивы в своих произведениях (как мы скоро узнаем, он автор некоторых наиболее запоминающихся вампирических сцен в польской литературе), но и, как выясняется, прекрасно разбирался в славянских вампирах. По мнению Марии Янион, величайший польский — и, возможно, величайший славянский — поэт был крупным знатоком славянской нечисти.
По мнению Янион, в лекциях, посвященных славянским литературам, которые Мицкевич читал в Коллеж де Франс в 1840–1844 годах, поэт представил «очерк любопытной вампирической антропологии».
В Париже профессор Мицкевич определил онтологию славянского упыря и настаивал, что это вовсе не тот, кто одержим злым духом. Вампиризм — это скорее внутреннее состояние души, поскольку упыри рождались с двойным сердцем и двойной душой. По утверждению Мицкевича, у вампиров дурная душа или дурное сердце занимала главное место, что вполне соответствовало представлениям славянских народов.
Мицкевичу были известны многие способы обезвредить вампира (этакий профессор ван Хельсинг). Некоторые рекомендации знаменитого поэта в этой области не могут не удивлять. По его мнению, для борьбы с вампиром чаще всего не только пронзали тело покойного, но и отрезали ему ноги [!]. Кроме того, поэт советовал хоронить тело глубоко под землю, «поскольку лунный свет может вызвать его из могилы».
Так или иначе, Мицкевич подчеркивал, что упыри — это естественный человеческий феномен, пусть и неподвластный разуму.
Один из ключевых пунктов парижского учения Мицкевича о вампирах — славянское происхождение самого понятия вампиризма. Он считал, что у каждого народа есть своя собственная особая система религиозных верований: у кельтов это была вера в людей, наделенных вторым зрением [sic!], а у германских племен — вера в ясновидение. «Для славянских народов таким сверхъестественным феноменом был вампиризм», — настаивал поэт.
Мария Янион пишет, что Мицкевич считал веру в упырей основой славянской народной философии: «Славяне верили в существование т. н. упырей и даже философски развили их теорию», — утверждал поэт. А Янион объясняла: «Поэт-профессор верил или хотел верить в упырей-вампиров, как и славянские народы, от имени которых он, по его мнению, вещал».
Однако вера в упырей была еще и способом сохранить индивидуальность духа: «вы не найдете там [в славянских странах] ни одного человека, который потерял бы веру в существование духов после смерти».
Тем не менее кол, excusez le mot, служил не только для различения славянского и западного, духовного и материального, чтобы определить место славянской цивилизации в историософской перспективе. Мицкевич еще и спасал себя как человека и поэта.
«Для Мицкевича это был способ представить собственный биографический и экзистенциальный опыт: в ранние годы он увлекался идеями Просвещения и опасался, что что это могло исказить его славянскую природу, и все же ему удалось спасти то, что он считал самым важным для себя и для других: веру в индивидуальность духов», — объясняла Янион.
Мицкевич как вампирический писатель
Один из самых ранних примеров интереса Мицкевича к смерти, сверхъестественному и славянской демонологии — это стихотворение, предваряющее вторую часть «Дзядов», которое так и называется «Призрак» («Upiór»).
В стихотворении, служащим своего рода прологом ко всему произведению, перед нами предстает образ юноши-самоубийцы, который каждый год в один и тот же день восстает из могилы к изумлению местного люда.
Этот печальный персонаж вновь появляется во второй части поэмы среди призраков, вызванных во время исполнения старинного обряда Дзяды, однако в отличие от других призраков он не произносит ни слова и даже не реагирует на заклятия Кудесника. Кажется, юноша узнает одну из присутствующих — молодую пастушку, а люди замечают алый шрам у него на шее, свидетельствующий о самоубийстве.
О том, что он призрак (упырь), мы узнаем из IV части «Дзядов». Действие происходит ночью в домике священника, затерянном в лесу, куда приходит призрак (Отшельник). Мы узнаем, что когда-то его звали Густав, и он рассказывает историю своей несчастной любви и последующего самоубийства. Сцена заканчивается монологом, во время которого становится ясно, что Густав — призрак, он по-прежнему связан с любимой девушкой и обречен следовать за ней как тень.
На первый взгляд, такой тип призраков кажется безобидным и безопасным. Однако, как мы вскоре убедимся, в следующей части поэмы Мицкевича этот призрак превратится в настоящего вампира.
Упырь из Упиты
Увлечение Мицкевича представлениями поляков о сверхъестественном вдохновило его на написание короткой поэмы «Привал в Упите. Истинное происшествие».
В ней рассказывается о Владиславе Викторине Сицинском, шляхтиче XVII века из Литвы, который по легенде первым в польской истории применил Liberum Veto, политическую процедуру, впоследствии парализовавшую процесс принятия решений в Речи Посполитой и ставшую причиной слабости польского государства и его окончательного исчезновения в конце XVIII века (подробнее читайте здесь).
Легенда гласит, что Сицинского поразила молния в тот самый день, когда в 1652 году первые был сорван сейм в Упите .Согласно той же легенде, после смерти тело Сицинского не разложилось, потому что земля не приняла его, и Сицинский якобы вылез из могилы, как самый обычный упырь или вампир. Сохранившийся труп Сицинского стал чем-то вроде местной достопримечательности: по рассказам этнографов, еще в конце XIX века тело показывали посетителям церкви в Упите.
Возможно, Владислав Викторин Сицинский и не был вампиром, однако
его портрет, опубликованный в польской газете XIX века, открыто на это намекает.
Эту историю Мицкевич рассказывает нам в своей поэме, написанной примерно в 1825 году. При описании тела покойника поэт не скупится на жуткие подробности, и это дало исследователям основание полагать, будто Мицкевич в юности мог видеть тело Сицинского в Литве (Упита находится неподалеку от Каунаса и Вильнюса, где Мицкевич провел университетские годы).
Строго говоря, мертвец из поэмы Мицкевича, может, и не зловещий вампир, но его несомненно можно считать своего рода упырем, поскольку он подходит под описание существа, застрявшего между жизнью и смертью. Более того, его участь считается чем-то вроде божественного наказания за грехи в отношении родины, и таким образом устанавливается связь между политическим и экзистенциальным. Это подводит нас к ключевому вампирическому моменту у Мицкевича.
Конрад — вампир патриотического мщения
Ключевой момент настал в третьей части «Дзядов». В этой части, написанной в 1832 году, главный герой из Густава, романтического призрака и жертвы неразделенной любви (которого мы видели во второй части произведения), превращается в опасного и кровожадного вампира патриотического мщения. В ходе этой символической трансформации главный герой меняет объект своей страсти: любовь к девушке уступает место любви к родине.
Кульминация наступает в коротком фрагменте монолога главного героя, т. н. «Песне Конрада». По мнению Янион, эта вампирическая песня родилась из «патриотической ярости, ненависти и жажды мщения такой силы, какой еще не знала польская литература».
Главная тема песни Конрада — безумие, затаившееся в недрах мести. Конрад поет о жажде мщения: он описывает, как кровь врагов выпьют, их тела порубят топором на куски, а затем — в ходе обряда, напоминающего как защиту от вампиров, так и христианское распятие — пригвоздят к земле.
Песню Конрада в тексте самой поэмы называли сатанистской и языческой, поскольку его желание отомстить врагам сопровождалась бунтом против Бога и его законов. О песне Конрада много спорили критики. Так, Мария Янион считает эту страшную песню славянской и даже праславянской и приходит к выводу, что отказ от христианской морали порождает неистовый образ вампира.
«Эта песня потрясает своей яростью и необычностью. Она обнажает страшный безумный зов мести, который слышен в вое вампиров и оборотней. Мы чувствуем, что здесь Мицкевич дошел до некоего предела и оказался по ту сторону христианской морали».
Поляки, вампиры и проблема зла
Как объясняет Янион, вампирический опыт поляков не был утрачен. На протяжении всего XIX века, когда Польша оставалась разделенной между соседними державами, образы вампиров, упырей и призраков постоянно возвращались как метафора неизбежной беспощадной мести — за гранью добра и зла.
Теперь уже не только Мицкевич со своей поэзией, включая «Песню Конрада» нес вампирскую угрозу читателю. Главным Вампиром стала сама Польша.
«Укушенные, зараженные самой Польшей, теперь повстанцы [участники январского восстания 1863 года] естественно хотели сделать вампирами своих соотечественников», — пишет Янион.
Янион заканчивает свои рассуждения цитатой из другой вампирической песни (Леона Каплинского), которую пели участники январского восстания. В этой песне есть такая строка: «Собственными зубами мы хотим рвать плоть и крушить кости».
Были ли участники январского восстания патриотическими реинкарнациями
мифических упырей и вампиров? Артур Гротгер «Битва» из цикла «Polonia». Янион считала, что подобный тип вампиризма, укорененный в древней славянской истории, является центральным для польского исторического опыта. Она завершила свое исследование ссылкой на Гомбровича и Милоша, которые обвиняли польскую культуру в том, что она игнорирует тему Зла — unde malum, теодицею, происхождение и метафизику зла.
Сама исследовательница полагала, что полякам удалось разобраться со Злом именно через опыт вампиризма: «Став вампиром, поляк упивался “неправильной” местью врагам. Вампир разрешал — пусть на короткое время — сомнения добродетельных христианских солдат, разрывавшихся между заповедями любви и желанием отомстить».
Ведь в конце концов, что значит быть вампиром?
«Вампир — это наш doppelgänger [нем. двойник], наша тень, в том смысле, что он воплощает злую сторону души, ее естественную и потаенную часть; это зло, которое скрывается в каждом из нас. Вампир становится символическим образом злодеяния», — пишет Янион в своей работе.
По местам… польских захоронений вампиров
Польские вампиры не дают покоя нашему воображению и по-прежнему… попадают в заголовки газет. Один из самых громких случаев последних лет — это т. н. вампиры из Дравско в Западной Померании. В Дравско в 2008–2012 годах группа польских археологов обнаружила 285 могил XVII–XVIII веков. Шесть из них, расположенные на краю кладбища, вызвали особый интерес, поскольку умерших похоронили с серпами на шее и камнями под подбородками. Это напоминало типичное захоронение вампиров.
В 2014 году была выдвинута новая гипотеза: американские ученые предположили, что в Дравско мы имеем дело с могилами жертв эпидемии холеры. Считалось, что первый умерший от эпидемии восстанет из мертвых в виде вампира и принесет с собой из загробного мира смертельную болезнь, вот почему сельские жители выполняли особые магические ритуалы.
Самые ужасные из всех существ
Еще один важный для поп-культуры случай триумфального возвращения польских вампиров — это роман Гильермо дель Торо. В 2009 году автор «Лабиринта Фавна» и по совместительству признанный эксперт по сверхъестественным существам в соавторстве с Чаком Хоганом выпустил роман о вампирах «Штамм. Начало». Затем последовали еще два романа, а в 2014 году по трилогии был снят сериал «Штамм». По словам журналиста «The New Yorker», и книгу, и фильм можно считать обновленной версией польской вампирической типологии и ответом томным «Сумеркам».
Действие книги «Штамм. Начало» происходит в современном Нью-Йорке, где группа главных героев, включая пережившего Холокост бывшего профессора истории Абрахама Сетракяна, пытается остановить эпидемию вампиров, которая надвигается на город на борту самолета.Пролог возвращает нас в прошлое, в Румынию 1932 года. Маленький Абрахам Сетракян слышит от своей бабушки легенду о Юзефе Сарду, польском шляхтиче гигантского роста, которого в Румынию привез его отец, чтобы охотиться на волков.
Все участники охоты загадочным образом умерли или исчезли, кроме Сарду, который вернулся в родной дом в Польше. С тех пор его редко видели окрестные жители и со временем он стал местным страшилищем. Десять лет спустя семья Сетракянов была вынуждена бежать от нацистской оккупации.
Это лишь предыстория, но как и в знаменитых фильмах о вампирах Поланского или Херцога, мы вновь видим польскую вампирическую традицию в основе сюжета о современных вампирах. Тем самым словно находит подтверждение гипотеза Янион, будто есть нечто большее в этих польских штрихах трансильванского вампирического пейзажа. По крайней мере, теперь мы точно знаем, что это не случайно.
В интервью «The New Yorker» в 2011 году дель Торо, который имеет свои предпочтения, когда дело заходит о вампирах, сказал, что он восхищается польской фольклорной традицией, в которой эротические клыки заменены отвратительными жалами. Продемонстрировав глубокие познания в области польской вампирологии, режиссер пришел к выводу: «Они самые ужасные существа. И ничего романтического в них нет».